Феномен сплоченности нашей творческой интеллигенции – вещь поражающая и, как ни кокетничай, вызывающая. Они могут делиться, яриться, кориться, распределяться по полюсам и меридианам, но, как только «власть» тронет кого-то с маркером «свой», тут же заворачивается броуновское движение: все они на улице и в фейсбуках, плечом к плечу.
С общей слезой.Понятно, что от всех этих мужчин в модных оправах и с приятным загаром не дождешься вот этого, простецкого: «Да ты, видать, и впрямь без ума, Копченый! Чтоб Жеглов твои поганые деньги взял, ну, о чем тогда с тобой разговаривать?!». Они берут, как говорил достоевский, «очень берут». У поганого государства – деньги, и с государством же не разговаривают. Они на него орут, топают ногами, хлопают дверями, всячески презирают и очень защищают своих, когда это «поганое государство» чуть потребует отчета о том, куда утекли вдруг деньги из нервных наманикюренных пальцев.
Но тут поразительна ни эти невообразимо многозначные цифры, ни эта разухабистая беспринципность, ни покорная государственная, едва ли не извиняющаяся, аккуратность в таких ситуациях, а то чувство сосущего одиночества себя перед государством, когда ты за всем этим наблюдаешь.
Речь не о личном одиночестве, а одиночестве более широком: профессиональной беспомощности, невозможности ни повлиять на творящуюся на твоих изумленных глазах несправедливость, ни изменить что-либо. И никто не выйдет тебя поддержать, потому что твое «малое делание» - фон для всех этих гомерических драм. И иногда даже – корм. И почва: ведь ты – тот пресловутый «налогоплательщик», о котором все столько говорят, но никто его не видит, и за чьи деньги государство иногда требует ответа у шумных, сплоченных, яростных и творческих.
В итоге – закрытая дверь. Вековая тишина. Ведь речь идет не о гонимых «мейерхольдах», а о злочинных «роттенбергах». Это даже некомильфотненько обсуждать: не ходи по косогору – сапоги стопчешь.
Меж тем, вопреки устойчивым мифам, одна из самых незащищенных категорий перед условной «властью» – крупный бизнес. Именно крупный бизнес заключает со своими работниками трудовые договоры, не использует налоговые схемы, демонстрирует прозрачность. И, как ни странно, именно следование закону и создает наибольшие риски. Если в мелком или крупном можно запросто, без лишних обиняков, указать работнику на дверь, не соблюдая каких-либо законных процедур, то любое крупное предприятие погружается в долгий и затратный судебный процесс, в финале которого суд часто встает на сторону работника, вынуждая предприятие выплачивать компенсации.
Таким образом, работник крупного предприятия лучше социально защищен и привлекательность рабочего места возрастает. Часто в регионах предприятия крупного бизнеса единственные, где можно уйти в декретный отпуск со всеми предусмотренными трудовым правом гарантиями. О реальной социальной значимости «кровопийственного олигархического капитала» говорить непринято и даже неприятно. Это подтачивает картину бытия продвинутого обывателя, который давно распределил действующих лиц воображаемой им действительности на «плохих» и «хороших».
Разнообразные таможенники и налоговики торопятся получить звездочки и премии (а иногда и не только), выявляя «налоговые правонарушения», которые часто заключаются в том, что крупное предприятие не «проявило должной осмотрительности» и «не оценило деловую репутацию», выбирая контрагента. Который часто оказывается тем самым мелким и средним бизнесом, который не нанимает официально работников, не приобретает в собственность основных средств, немедленно обналичивает поступившие ему денежные средства под фиктивные договоры займа и подает «нулевые декларации». Часто такие «мутные» контрагенты выступают как неизбежность, как единственный источник сырья. В таких областях как лесозаготовка, например, царит настолько невообразимая суровость нравов, что о проверке вырожденной в светлых коридорах ВШЭ идиллической «деловой репутации», лучше не заикаться. Или вообще не работать. Но не работать нельзя – нужно платить налоги и платить работникам, в порядке, и в сроки, предусмотренные трудовым договором. Иначе может получиться Пикалево.
Все культурные люди, посмотревшие фильм «Левиафан», точно знают, что тяжело отчаянному предпринимателю одному против системы. И вообще, коррупция это плохо, даже само слово какое-то неприятное, как будто тебя грызет какой-то безликий железный рот. И всякий рассерженный «мыслитель» знает, что коррупция – это «димон» и домик для уточек, и когда «гаишник у меня деньги потребовал».
Но, как ни парадоксально, именно крупный бизнес демонстрирует перед коррупцией абсолютную уязвимость (хотя здесь три раза, чтобы прогнать морок, следует повторить «роттеберг, роттенберг, роттенберг»). Ведь это мало похоже не правду. Тем менее вся мелкая региональная коррупция кормится именно вокруг местных предприятий крупного капитала, которым до Бога высоко, а до царя (основного акционера) далеко.
Простейший пример из новейшего. В недалекой от столицы местные «жучки», заручась поддержкой администрации, скупили, как обычно, за копейки земельные паи у бывших работников развалившегося колхоза. В счет земельных паев выделили земельные участки ровно по границам работающего карьера, в границах горного отвода (той территории, где, согласно лицензии, может вестись добыча породы). В результате ползучего обезземеливания карьер не может продвигаться в границах своей лицензионной территории из уважения к священному праву собственности. Цель «жучков» понятна – продать земли предприятию, обрабатывающему карьер, по максимальной цене (покупка или аренда земли у колхоза обошлась бы на несколько порядков дешевле). Карьер, в свою очередь, является сырьевой базой для крупного вновь построенного завода, обеспечивающего занятостью 800 человек. В результате этой нехитрой авантюры убыточность предприятия возрастает в разы. Что будет с занятостью в небольшом районе – очевидно.
Вот что такое – настоящая коррупция, а не желтые кроссовки. Когда добывающее предприятие обратилось в суд – судье было очень смешно. В прямом смысле, он не мог скрыть улыбки, председательствуя в заседании. Как человеку – ему все очевидно, а как судья он следует закону: ребята его формально не нарушили. А неформально – очевидное злоупотребление при формальном соблюдении закона само по себе является основанием для защиты того, в чьем отношении осуществляется незаконное использование правовых механизмов (в юридической терминологии – злоупотребление правом).
Судья давно живет в этом городе и «жучки» ему хорошо знакомы. Карьер же, с его расположенной в Москве управляющей компанией, - чужой и пришлый. Именно это обстоятельство позволяет «жучкам» в кулуарах суда прямо заявить представителям добывающего предприятия: «Вы чьи интересы представляете? Ага?! Значит, будем вас стричь!».
В сущности, все тут описанное – может показаться мелкими производственными фактами. И уж «боль души» за крупный капитал вряд ли найдет понимание и широкий отклик. Но, тем не менее, речь идет о тех самых затертых по потери смысла «налогоплательщиках», благодаря которым возможна подкормка, в том числе, и деятелей культуры бюджетными средствами. И деятели культуры – к друг другу чутки. И к ним – чутки.
Единственный резонансный случай чуткости, когда «спор хозяйствующих субъектов» разрешался шумно, яростно и телегенично – упомянутое уже Пикалево. Только потому, что пикалевцы от отчаянья вышли на улицу. Во всех прочих случаях люди просто обреченно спрашивают: «Ну, что, теперь завод закроют?» Они просто знают, что в отличие от Серебрянникова и его вакханок, государство их не боится. И ими почему-то не дорожит.